Место учебы
Фундаментальная и прикладная лингвистика, НИУ ВШЭ, Москва
Михаил Сонькин
Человек
Человек
Фундаментальная и прикладная лингвистика, НИУ ВШЭ, Москва
Москва
Меня зовут Михаил Викторович Сонькин, мне 18 лет.
Никогда не понимал, что о себе писать на “личной странице”, учитывая, что сегодня можно все о себе рассказать через социальные сети (ссылки на которые можно увидеть справа).
Поэтому я сделаю вот что: опубликую здесь пару-тройку своих рассказов.
На свои тексты смотрю не как на творчество, а как на эксперимент. Писатель я только с технической стороны.
Надеюсь, что тем, кому попадется в руки эта страница, понравится.
Дверь отворилась, из нее вылупился закупоренный в несколько слоев зимней одежды Решкин. В его левой руке висел огромный пакет, слегка перекашивающий его тонкое туловище. Оттуда торчала различного сорта крупная зелень и пакет муки, и вместе они, в сочетании с пакетом, создавали шуршащий звук, дополняющий образ мятой куртки Решкина.
Он посмотрел во все стороны и крикнул:
— Ты тут?
— Я тут! — ответил глухой голос из закрытой спальни.
Решкин, не снимая ботинок, маршем пошагал к комнате и открыл дверь. Там на кровати животом вниз лежала его жена Лена, прикрытая серо-голубым полотенцем. Над ней, лицом к Решкину, стояла незнакомая девушка и обмазывала ее спину чем-то ароматным.
— А-а-а… Вы уже начали? Ну хорошо.
Лена приподняла голову и повернула ее, чтобы увидеть мужа:
— Ты же положишь все в холодильник, да?
— Угу.
— Вот положи, а потом вернись. Будешь развлекать меня.
Решкин поспешил обратно. Раздевшись и разувшись, он начал выкладывать все продукты на стол и своим ястребиным взглядом ловить те, которые нужно содержать в относительном холоде.
— Помидоры не клади только!
— Знаю! — звонко сказал Решкин.
Его всегда умиляли всякие мелкие вещи, которые он замечал в Лене. Особая забота к помидорам была одной из них.
Вот на столе лежало все, что было в списке. Салат, укроп, петрушка, мука, помидоры, армянский лаваш и несколько прозрачных пакетиков с зелеными яблоками.
“И что из этого она хочет в холодильник?..” — подумал Решкин.
— Положи салат вниз! Остальное оставь, — сказала Лена, прочитав его мысли.
— Оки-чмоки-экивоки!
Решкин услышал ожидаемую паузу, которую Лена держит, когда хочет показать, что ей в целом нравятся его словечки и шуточки, но в силу традиции и привычки она будет притворяться, что это не так.
Решкин вернулся в комнату и сел в свое кресло. Рядом висела полка с различными книжками, и он начал рассматривать корешки. В один ряд стояли собрания Набокова, Мандельштама и Блока.
“А что ж у нас не расставлены писатели по алфавиту, как у нормальных людей?” — подумал Решкин. В его голове проскочила вторая мысль: “Как у кого, например?..” И третья: “Как ни у кого”.
Он стал смотреть по сторонам, в основном на потолок. Лена сначала повернулась и наблюдала за тем, как движется его острый орлиный нос, но через минуту-две ей это наскучило, и она закрыла глаза. Девушка глядела Лене в спину и плавно вела по ней своими руками.
Решкин взял с полки томик Мандельштама и открыл случайную страницу. Он начал тихо, с наигранным выражением читать:
— Как зе-е-емлю где-нибудь небе-е-есный ка-а-амень будит… Упа-а-ал опальный стих, не знающий отца… Неумоли-и-имое — находка для творца… Не можем быть другим, никто его не судит… Боже мой.
Хлоп! и Решкин положил книжку себе за спину.
Все замолчали, и девушка начала мягко давить ладонями на Ленины лопатки. Вдруг Решкину пришла в голову непонятная идея, которую невозможно было объяснить словами. Он не уловил ее смысла, но автоматически решил ей следовать.
Решкин немного наклонился вперед и слегка привлек взгляд девушки. Он ничего не сказал, а девушка продолжила свое дело. Лена открыла глаза и увидела, что у мужа очень странно сверкают глаза, как они сверкают за секунду перед приступом гомерического хохота. Но Решкин не смеялся, даже улыбки на его лице не появлялось. Лене было знакомо это состояние. Всегда, когда оно приходило, оно было жутко ощутимым всеми, кто стоял более-менее рядом. И девушка тоже выглядела так, будто она почувствовала эту волну Решкина. Но никто, включая самого Решкина, не понимал, что за этим следует.
Эти глаза не то что бы мешали кому-либо. Наоборот, Лена почувствовала неожиданную нежность и расслабленность. А возможно, дело было в массаже.
Вдруг Решкин еле заметно пробурчал:
— Пры-пы-пы-пы-пы-ы-ы… Да-а-а…
Лена воздушно улыбнулась, а девушка на секунду даже остановилась. Но как только ей стало понятно, что ничего еще Решкин не скажет, она снова обратила все свое внимание и энергию на спину. Она вела руками по позвоночнику и иногда доходила до лопаток, на которые мягко надавливала.
— Туру-пуру-пу-у-ум… — продолжил через полминуты Решкин.
Лене вдруг показалось, что у нее дрогнула верхняя губа и защекотало в носу.
— Прам-пом-пом-пом-по-о-ом!.. — неожиданно громко сказал Решкин, и на этот раз замолчал.
Лена сунула нос в подушку и не вынимала его. Руки все крепче и крепче ее сжимали, и в какой-то момент спина задвигалась и Решкин услышал тоненький писк. А девушка продолжала вести ладонями по позвоночнику, иногда массировать локтями поясницу.
Так Лена пролежала четыре минуты, уткнувшись в подушку и слегка подрагивая. Решкин заметил, как девушка снисходительно посматривала на нее.
Что-то толкнуло Решкина к кровати. Он встал прямо напротив девушки и пристально смотрел жене в спину. Девушка сжимала в руках бока и вела кулачками по плечам. Лена, чувствуя, насколько близко стоит муж, глубоко вдохнула, будто готовясь к чему-то.
— Трю-ти-трю-ти-трю-ю-юм… — наконец произнес Решкин и услышал, как Лена тяжело дышит, упираясь лицом в подушку.
Девушка боялась посмотреть ему в глаза и прожигала своим взглядом его грудь.
И тут Решкин сказал:
— Да я смотрю, у вас тут… Мос-саж!
И из подушки послышался явный смех. Лена громко всхлипывала, и спина ее дрожала с такой амплитудой, что девушка просто положила свои ладони поверх Лены и с унынием ждала, когда она успокоится.
Решкин решил, что не будет больше беспокоить жену, и ушел на кухню, взяв с собой томик Мандельштама.
Примерно час спустя девушка вышла из комнаты и молча начала одеваться. Некоторое время Решкин тоже держал паузу и бегал по строчкам. Как только девушка полностью оделась, он резко положил томик на стол и спросил:
— А как Вас зовут?
Девушка, держась за дверную ручку, сказала:
— Евгения.
— Очень приятно, Евгения. Я Николай.
— Очень приятно…
— Ну… До свидания, Евгения.
— Пока, — почему-то сказала девушка. Она уже хотела себя поправить, но не успела и ушла.
На кухню зашла Лена, укрытая полотенцем, и с шутливым укором посмотрела на Решкина. С некоторой злостью она погладила его волосы и с улыбкой сказала:
— Дурак ты.
— Ради бога, прости, что опоздал!
Даня очень тяжело дышал, несмотря на то, что воспользовался лифтом, а до этого шел спокойно. Казалось, что из его рта все еще вылетал теплый пар. Его лицо было покрыто красной морозной сыпью. Ася скромно улыбнулась и сказала:
— Да нет, ты что…
Даня перебил ее непонятным звуком, похожим на сплав “А” и “О”, и изобразил смех, выплюнув маленькую порцию воздуха.
— Какой-то у-жас, — начал он. — Как будто судьба меня от тебя отталкивает! В смысле, нет, неправильно. Я-то к тебе проталкиваюсь, а жизнь…
Он начал резко двигать руками в разные стороны и, пусть случайно, но довольно сильно задел Асино плечо. Она пошатнулась от неожиданности и, сохраняя свою дружескую улыбку, недоумевающе посмотрела на него. Даня поднял глаза на ее брови и только тогда осознал, что произошло.
“Посмеюсь над этим, и забудем”, — подумал он.
— Хах! Так вот…
— Может, ты разденешься? — в ее голосе звучала искренняя забота.
— Ой, нет, я сегодня уже раздевался, спасибо!
Не дождавшись реакции на шутку, Даня сказал:
— Ты не поверишь, почему я опоздал!
— Да?.. — еле слышно спросила Ася и повернула голову в сторону кухни, где уже сидели гости. Они пытались друг с другом познакомиться, но чувствовалось нечто неправильное в том, что этим занимается не именинница.
— У меня машина в ремонте!
— А.
— И мне пришлось ехать на метро! Но представляешь, я пропустил остановку! Хех!
— Да-а… Давай, ты разденешься все-таки.
— Ага. Я проехал Белорусскую, и понял это только на Проспекте Мира! Я заснул стоя, потому что не выспался прошлой ночью: заснул в два тридцать, проснулся в шесть. Это сколько получается?
— Не важно…
— Три с половиной часа! Я всю ночь сидел в компьютере, смотрел разные глупые ролики. Смотрю на часы, думаю (Даня остановился, чтобы сформулировать мысль): “…Ааа! Да-а-аня! Уже два с половиной часа!” Хах!
Смешки Дани были слишком громкими, и он это чувствовал.
— Ради бога, прости, что опоздал! — повторил он.
— Я уже простила…
— Еще раз прости! Я не верю! Хах!
Ася, продолжая улыбаться, съежилась и протянула руку:
— Ну, искренне прощаю тебя.
— Не верю! — крикнул Даня, пожимая руку.
— Что поделаешь?! — слегка раздраженно ответила Ася.
— У-у-уф! Жесть, в общем. А еще я по дороге в магазин зашел, потому что не мог нормально со своим стрессом бороться. Решил купить сок, холодный чай, что-нибудь сладкое, чтобы успокоиться, но там очередь, огромная очередь!
— Угу.
Ася уже смирилась.
— Ой, а кассирша была очень серьезная, и когда один покупатель взял пакет, она так сурово на него смотрит и говорит: “Молодой человек, вы попрыгунчика забыли!”
Даня уже хотел засмеяться, но увидел лицо Аси и замолчал.
— Там попрыгунчики продавались… По десять рублей.
— А, — сказала Ася, будто ждала объяснения.
— В общем! (Даня выпрямился и шутливо-серьезно посмотрел ей в глаза) Ася! С днем… рождения! И…
Даня не придумал, что сказать, и протянул ей помятый бирюзовый подарочный пакет, наполовину наполненный конфетами. Ася положила подарок у порога и проводила гостя на кухню.
Аверин никогда не был женат, но не считал это проблемой. Он как-то сказал, что для начала стоит познать себя, а потом уже можно спокойно приниматься за другого человека.
Однако его часто можно было увидеть в паре с красивой девушкой, но красивой не в традиционном смысле. Его подруги чаще всего оказывались очень умными и приятными собеседницами, способными поддерживать интеллектуальные разговоры. Многие из них, правда, были ярыми псевдоинтеллектуалами, спорящими о чем попало.
Я бы не назвал Александра Аверина плохим психотерапевтом. Напротив, он один из лучших. Хотя, как и у всех нас, у него бывают плохие дни, когда ничего не идет по плану.
Одним весенним утром Александр Денисович Аверин сидел на кухне и наслаждался жизнью. Его напиток приближался к тонкой грани, отделяющей чай от кипятка, но пока Аверин чувствовал аромат жасмина, он продолжал называть его “чай”. Аверин часто забывал о собственном голоде. Тем утром он ничего не ел. На столе стояли лишь ярко-темно-красная кружка, не соответствующая крепкости чая, и ноутбук, на котором Аверин пролистывал ленту новостей.
Был свободный день, псевдовыходной. Аверин сидел в развязанном пестро-синем халате, с расслабленной спиной, полностью опиравшейся на стул. Его глаза были полуоткрыты и еще не бодры, его рот посасывал горячую воду, а руки машинально листали страницы на компьютере, не давая времени прочитать текст. Короче говоря, был день, позволявший Аверину дать свободу своему внутреннему гедонисту и жить так, будто не было у него никакой работы. По крайней мере, так ему казалось.
Аверин подлил себе новую порцию кипятка. Вдруг в нижнем правом углу экрана появилась крохотная записка, издавшая тоненький звук колокольчика. Растерянный Аверин пощурился и приблизился к ноутбуку. На мелком окошке было написано: “Щепкин (5 минут)”.
Тут Аверин изменился в лице. Глаза не просто расширились, они дали увидеть форму и размер глазных яблок. Ужас и недоумение охватили Аверина.
“Кто такой Щепкин? Почему я ничего о нем не помню?”
Не было времени вспоминать. Аверин побежал в спальню и мгновенно сбросил с себя халат. Покопавшись в комоде, он нашел бежевую клетчатую рубашку, синие джинсы, чуть-чуть порвавшиеся вдоль ноги и два черных носка, которые не совпадали по материалу, но совпадали по цвету, и для паникующего Аверина этого было достаточно.
Он прибежал обратно на кухню, и неизвестный инстинкт заставил его с бешеной скоростью схватить свой жасминовый чай и отхлебнуть полкружки. Последствия такого действия должны быть более-менее понятны.
Аверин сразу выдохнул из себя литр воздуха с напряженным, открытым звуком “Ха-а-а!..”, и приложил ко рту ладонь. Из глаз невольно потекли слезы, и Аверин решил присесть.
— Зачем?! — крикнул он вслух, поражаясь своей глупости.
Язык жег с такой силой, что казалось, будто миллион мелких шипов разом вонзились в него и защекотали раздраженное нёбо. За долю секунды эта боль дошла и до горла.
— Весь день теперь так… Весь день!
И тут послышался торопливый стук во входную дверь.
“Щепкин”, — вспомнил Аверин.
Вдохнув и вновь выдохнув, он надел очки, подошел к двери и открыл ее. У порога стоял кудрявый молодой человек лет тридцати пяти и злобно смотрел на Аверина.
— Щепкин! — произнес запыхавшийся молодой человек. Он в один миг прошел сквозь Аверина, снял свой пуховик (он, видимо, не успел заметить, что в Москве давно весна) и спросил:
— Куда мне пройти?
Было ощущение, что вся тревога, вся злость, которой Аверин был полон минуту назад, была высосана из него и переместилась в тело этого грозного молодого человека. Смущенный Аверин, намеренно продержав некоторую паузу, чтобы дать новому другу успокоиться, сказал:
— По коридору и направо.
Уже медленнее, но все еще второпях Щепкин последовал в кабинет, а Аверин остался на прежнем месте и несколько секунд касался языком до неба, чтобы почувствовать всю боль, которую сам себе причинил.
— Зачем?! — по инерции прошептал он и направился в кабинет.
Щепкин уже расположился на жестком диване и пристально смотрел на дверь. Аверин, войдя, неловко улыбнулся и уселся в кресло. Он уже было собирался сказать что-нибудь, но Щепкин его перебил:
— Ну! Давайте!
Аверин приподнял левую бровь и спросил:
— “Давайте”?
— Говорите мне, что я хочу, чувствую, думаю, всю эту, прошу прощения, херню полнейшую!
Аверин умиленно засмеялся, но попытался сделать это не слишком громко, чтобы Щепкину его смех не показался снисходительным.
— Я боюсь, что… Как Вас зовут?
— Владимир.
— Очень приятно. Можете звать меня Александр. Я боюсь, Владимир, что Вы не так понимаете работу психотерапевта.
— А может, Вы не понимаете!
Аверин неодобрительно кивнул и решил не продолжать эту тему. Воспользовавшись короткой паузой, он снова подвигал языком внутри рта, чтобы понять, где именно распространился ожог. Болел весь язык. Наконец он сказал:
— Знаете, у меня складывается чувство, что Вы сюда пришли по… по какому-то импульсу. Будто час или два назад, хотя Вы у меня давно отмечены в календаре, с Вами произошло что-то очень неприятное. Это похоже на правду?
Щепкин иронически захлопал:
— Бра-во!
— Так что-то случилось?
Щепкин перекрестил ноги, начал грызть ногти и смотреть в сторону, то на висевшие картины, то на сломанные часы.
— Вы чаю хотите? — резко заговорил Аверин.
“Что ты делаешь, ты сейчас взорвешь его!” — подумал он про себя.
Но Щепкин отреагировал неожиданно. Он впервые улыбнулся и сказал:
— Черный.
Аверин вышел из кабинета. Две мысли летали в его голове: о том, что язык с каждой минутой жжет все сильнее, и о том, что этот Щепкин почти психотик. Но недостаточно психотик, чтобы ходить к психиатру.
“Какие-то Авгиевы конюшни”, — с печалью размышлял Аверин. Одновременно он думал:
“А чай я с ним пить не смогу!”
Аверин пытался как можно дольше заваривать чай. Он взял печенье, лежащее в миске на столе, и откусил его, но из-за ошпаренного горла проглотил с большим неудовольствием.
Наконец он вернулся в кабинет, где Щепкин продолжал сидеть, скрестив ноги, и будто не обращая внимания на Аверина. Глаза его выглядели так, словно они устали от серой стены и пытались найти что-нибудь еще, чтобы отвлечься от психотерапевта.
Минут через пять, когда Щепкин начал потихоньку отпивать чай из своей кружки, он разговорился, начал жаловаться на жизнь, на знакомых, на работу, которую потерял, и на собеседование, которое, как оказалось, он провалил. Аверин впервые за десять лет своей карьеры почувствовал сильное желание выйти из комнаты и дать Щепкину довести сеанс наедине с пустым креслом. Он тоже отпивал воду, которую налил себе вместо чая, надеясь, что язык будет жечь не так сильно, как раньше. Иногда он просто тер язык о зубы, а иногда — отвлекался на Щепкина.
Монолог Щепкина все усиливался, накапливал всю обиду, которую он держал на окружающих: друзья недостаточно его поддерживали; родители неправильно воспитали и развелись не к месту; работа Щепкина, в которой Аверин так и не разобрался до конца, платила мало, а коллеги недооценивали его труд. Время от времени Щепкин впадал в некую “рефлексию”, отсылал к Фрейду, гороскопу и своей диете, как будто пытался повысить статус в глазах профессионала.
— Знаете, — сказал Аверин примерно через полчаса. — Знаете, Вы так много говорите о своих знакомых и близких и перекладываете…
Последнее слово было произнесено очень неуверенно. Аверин почувствовал жгучий взгляд Щепкина и напомнил себе, что любой поворот не в ту сторону может разрушить всю консультацию.
— Давайте попробуем одно упражнение, — отчаянно сменил тему Аверин. — У меня есть колода картинок, прошу прощения, и на каждой из них изображено много различных предметов.
Аверин снял с полки, висящей у кресла, небольшую черную коробочку и достал оттуда колоду. Он быстро сделал из них веер и протянул их Щепкину.
Щепкин вынул карту. Он с недоумением посмотрел на нее и взглянул обратно на Аверина. Аверин, чувствуя, что теперь имеет некоторый контроль, нежно улыбнулся и спросил:
— Что Вы увидели первое на этой картинке?
— Дуб. — отрывисто сказал Щепкин.
— Отлично! — Аверину вдруг стало интересно всё в человеке, сидящем напротив. И лицо, и поза, и жизнь Щепкина заиграла новыми красками. Аверину даже на секунду показалось, что язык перестал болеть.
— Такое упражнение… — продолжил он. — Вот Вам листок. Напишите сверху посередине слово “Дуб”. К этому слову напишите две ассоциации. Это будет первый ряд. Дальше — к получившимся двум словам по две ассоциации. Это будет второй. Дальше… Вы поняли. Я скажу, когда надо остановиться, хорошо?
Недоверчиво кивнув, Щепкин принялся за дело, а Аверин сел на диван рядом, чтобы следить за процессом. Первые два слова, которые Щепкин приписал к дубу, были “сила” и “величие”. Спустя пару итераций Аверин остановил Щепкина и попросил прочитать вслух восемь ассоциаций, которые составили последний ряд. Щепкин вдохнул в себя полкомнаты и начал:
— Покровитель, женственность, святыня, закон, секс, зло, триумф, уважение!
За этим последовало молчание. Аверин приложил язык к небу.
Чтобы напомнить себе и Щепкину, с какого слова все началось, он еле слышно прошептал:
— Дуб.
Щепкин, не зная, что делать дальше, пристально посмотрел в глаза Аверину. Аверин сам понятия не имел, что делать.
— Хорошо! — сказал через минуту Аверин. — Хорошо! Смотрите. Я правильно понял, что слова “триумф” и “уважение” — это Ваши ассоциации к слову “победа”?
— Так точно.
— То есть, прошли бы Вы то собеседование, Вы бы заполучили уважение и триумф?
Щепкин задумался. Аверину вопрос казался довольно простым, но он очень боялся разорвать связь, которая впервые между ними образовалась, и поэтому молчал. Щепкин выглядел так, словно ответ он знает с самого начала, но притворяется, что это не так, чтобы показаться умным.
— Я бы, пожалуй, сказал, что да…
Тут Щепкин нахмурился, перекрестил руки, откинулся на спинку дивана и торжественно замолчал. Аверин с заинтересованной улыбкой глядел Щепкину прямо в глаза и ждал, когда он поделится своими замечаниями.
— Я вижу, что Вы пытаетесь мне сказать.
— Что же? — спросил Аверин, сев на самый край дивана.
— Что эти триумф и уважение ничего не значат! Что мне бессмысленно идти дальше по карьерной лестнице (“Что за лестница?” — подумал Аверин.), делать свои проекты (“Что за проекты?”), потому что в итоге я получу то, что мне не нужно.
Аверин поправил очки, не раскрывая губ покусал язык и сказал:
— Вам кажется, что я пытаюсь Вам что-то внушить.
Щеки Щепкина покраснели, кудрявые волосы словно поджались, а на лбу появилось скопище морщин. Аверин чувствовал тихое и теплое сопение Щепкина на своей рубашке.
Щепкин достал из кармана телефон и, не посмотрев на экран, сказал:
— А время истекло уже.
Он резко встал с дивана, чуть не уронив Аверина, и направился к прихожей.
Когда Аверин догнал Щепкина, он увидел в его сжатых кулаках две голубые купюры. Щепкин посмотрел на свои уже обутые ноги, потом с едкой усмешкой звонким голосом спросил:
— А Вам, наверное, всегда неловко брать деньги у клиентов?
— Почему же? — сразу возразил Аверин. — Ловко. Приятно.
Щепкин нахмурил лоб еще сильнее, с громким хлопком положил купюры на полку и, пробубнив “До свиданья”, захлопнул дверь.
— Ох! — простонал Аверин, когда убедился, что Щепкин уже его не услышит. — Не дай Бог!
Язык не болел.